Южный Урал № 13—14 - Станислав Мелешин

Людмила Татьяничева

СТИХИ

В СТЕПИ

Степь как степь.                        Ни конца, ни начала.Мчится «газик», нещадно пыля.До чего же ты, степь, одичала,Поросла сединой ковыля!Обесцветил он краски живые,Иссушил и цветы и кусты,Но просторы твои ветровыеЗатаенной полны красоты.Я гляжу,          не могу оторваться,В твой широкий, как небо, простор.— Будет трактору, где разгуляться, —Говорит мне усталый шофер.Он, как я, на судьбу не в обиде,Потому что с ребяческих летДовелось наяву нам увидетьНовых дней удивительный свет.Он из тех, кто своими рукамиВозводил, не жалея труда,Из железа и прочного камняНа уральской земле города.Не попросят у жизни оторочкиТе, кто сил и дерзаний полны…Лягут зерен бессмертные строчкиНа распаханный пласт целины.

ДЕВУШКЕ НЕ СПИТСЯ

Кричит сова — ночная птица.По-детски плачет козодой.Все спят в палатке,                             лишь не спитсяОдной девчонке молодой.Что за напасть?                      Какое горе?О чем тоскует до утра?Ночной степи глухое мореВброд переходят трактора.Лучами фар осеребренныйИх путь похож на млечный путь.Быть может, говор их бессонныйМешает девушке уснуть?Иль песни отзвук отдаленный,Иль, может, звезд глубинный свет?К чему гадать?                    И я влюбленнойБыла в мои семнадцать лет.Какое счастье до рассветаНе спать мечтая,                       тосковать,Еще и в мыслях чувство этоЛюбовью не посмев назвать!

ГУДКИ

Гудки, гудки,                  ваш голос зычный,Будивший в юности меня,Вошел подробностью привычнойВ порядок трудового дня.Уже на грани пробужденья,Еще не встретясь с новым днем,Как скорый поезд отправленья,Приказа вашего мы ждем.Когда я слышу на рассвете:— Готов к труду.— Готов к труду-у!Мне громко хочется ответить:— Уже иду.     — Уже иду!И я спешу друзьям навстречу,Навстречу дню больших работ.В пути едва ли я замечуСедого вечера приход.Но грянет час — его предвижу,Когда средь близких голосов,Быть может, далее не услышуВаш удаляющийся зов.А мир труда, широк и светел,Услышит ваш призыв к труду,И за меня мой сын ответитВсей силой юности:                           — Иду!

ТВОЙ ДОМ

Ты часто говоришь:                           — Мой дом.А так ли это, друг?Ты создавал его трудомСвоих горячих рук?Когда в родном твоем краюКипел смертельный бой,Спасал ты Родину свою,Прикрыв свой дом собой?Готов ли все ты перенесть,Чтоб в доме счастью быть?

Весьма сомнительная честьНа всем готовом жить!

Елена Цугулиева

ХОРОШИЕ ЛЮДИ

(Рассказ)

В палате № 12 стоит семь коек. Крайнюю слева занимает Анна Андреевна, полная брюнетка лет тридцати пяти. Рядом с ней лежит молоденькая большеглазая девушка, Валя, болевшая плевритом. Два места занимают старухи — бабушка Мосина с пневмонией, и бабушка Сильченкова с инфарктом. Направо от двери лежат Мотя, недавно перенесшая операцию желчного пузыря, — лицо ее еще сохраняет неестественный лимонно-желтый оттенок, — и Марья Тарасовна, пожилая женщина, худая и высокая. По ее чуть выкаченным глазам можно угадать и недуг, приведший ее сюда, — базедову болезнь, или как ее тут коротко называют — базедку. Последняя, седьмая кровать у окна пустует.

Тяжело больных в палате нет. Одной только бабушке Сильченковой врачи еще не разрешают вставать. Остальные все выздоравливают и поэтому сейчас палата скорее напоминает комнату в доме отдыха или обычное женское общежитие, где старостой неофициально считается Марья Тарасовна, особа строгая и решительная. В депо, где она работает кастеляншей, ее уважают и постоянно выбирают в партбюро. Она любит дисциплину и точность, и здесь добровольно взяла на себя обязанность следить за порядком.

Женщины лежат тут уже давно и за это время успели сдружиться. Нередко на их оживленные беседы заглядывает палатная сестра и, улыбаясь, просит:

— Вы бы, девушки, потише. По всему коридору слышно.

И «девушки» послушно смолкают.

А поговорить есть о чем. Здесь, в больнице, жизнь идет своим чередом. Каждый день происходят интересные события. То пробежит мимо и заглянет в дверь больной из соседней мужской палаты, «кузнечик», как его окрестили за худобу и зеленую пижаму. И тогда все дружно начинают поддразнивать Валю, ради которой «кузнечик» якобы так часто пробегает мимо их палаты. То придут соседки из хирургического отделения и расскажут об особенно сложной и удачной операции. Или сестра сообщит, что привезли нового больного с каким-нибудь мудреным недугом. Или, наоборот, выписывается кто-нибудь из «старожилов» и придет попрощаться.

Часто устраиваются громкие читки. Марья Тарасовна обычно читает свежие газеты, а Анна Андреевна — что-нибудь из художественной литературы. Все это вызывает в палате оживленный обмен мнениями.

К вечеру в палату привезли еще одну больную. Ее положили на последнюю пустовавшую койку у окна, рядом с Марьей Тарасовной. Новая больная лежала молча, повернувшись к окну и прикрыв лицо косынкой. Ей принесли ужин — он остывал, нетронутый, на тумбочке.

Так же неподвижно лежала она и утром, безучастная ко всему. Молча пила лекарство, покорно мерила температуру. Но до завтрака не дотронулась. Марья Тарасовна сообщила об этом «непорядке» сестре.

— Семочкина, — мягко сказала сестра. — Почему вы не едите? Вам не нравится — так скажите, принесут что-нибудь другое. А не кушать нельзя…

Больная открыла свое лицо, молодое, простенькое, с заметными коричневыми веснушками. Она кашлянула, хотела что-то сказать. Но, видимо, раздумала и взяла ложку. Немного поев, снова отодвинула тарелку и отвернулась к окну.

Все шло своим порядком. Новую больную увезли: делать электрокардиограмму. Вернувшись, женщина легла лицом к стене. Мотя и две бабушки дремали. Валя ушла «в гости», в соседнюю палату. Марья Тарасовна раздобыла свежий номер «Правды» и углубилась в газету. Изредка она поглядывала на соседнюю койку. Вдруг старой женщине показалось, что плечи соседки вздрагивают. «Плачет», — решила Марья Тарасовна и бесцеремонно сдернула косынку, которой та прикрывалась. Она увидела смуглое лицо, залитое слезами.

— Ты чего? — шепотом спросила Марья Тарасовна. — Больно?

Та отрицательно покачала головой.

— Нет? А плачешь чего?

— Детишки… одни остались. Вот чего, — тихо ответила женщина и снова уткнулась в подушку. Марья Тарасовна почувствовала знакомый прилив энергии и настойчивости, как всегда, когда видела, что нужны ее помощь и вмешательство.

— Ты перестань слезы проливать, а лучше расскажи толком, — приказала она и, сунув под нос соседке кружку с водой, строго повторила: — Ну, говори. Да только не плачь, температура поднимется.

— Девочки две, — доверчиво глядя на нее, сказала Семочкина. — Валюшка старшая, шесть лет, а Наташке два годика всего.

Из ее рассказа Марья Тарасовна узнала, что Семочкина работает на дальней станции грузчицей, приехала туда недавно с двумя детьми, мужа нету (Марья Тарасовна покачала головой), там на станции внезапно заболела и ее прямо с работы привезли сюда. Дети остались одни, без присмотра.

— Ну, и ничего страшного, — сказала Марья Тарасовна. — В воскресенье кто-нибудь к тебе приедет, поручишь приглядеть за ними. Не пропадут твои дети. Не в Америке.

Но Семочкина уныло покачала головой:

— Кто ко мне придет! Я еще и двух недель там не работаю, только-только на Урал приехала, не сдружилась еще ни с кем. А у квартирной хозяйки и своих забот хватает. Да к тому же расходы на дорогу.

Анна Андреевна, прислушиваясь к их разговору, сказала:

— Надо позвонить на ее место работы, или телеграмму послать.

— Правильно, Нюся, отобьем телеграмму секретарю парторганизации, — подхватила Марья Тарасовна. — Сестру попросим, она пошлет.